"А что ты всегда приседаешь, когда со мной разговариваешь?" - спрашивает меня Глахтеев.
- Ну... я же выше..
- Ты не выше. Ты длиннее.
Текст из альманаха "ПЛЕЯДА" 2002 год.
"15 лет назад Рюмшин привел меня, отстающую студентку художественного училища, в мастерскую художника – позировать. Глахтеев нарисовал меня и еще двух девочек, а потом стал показывать большие рисунки. Я думала - его, потом он сказал, что это Ирина Макарова. А вокруг было столько всего – картина, скульптуры, цитаты «великих», афиши спектаклей… Я сидела вся в мурашках со всепоглощающим чувством, что присутствую при чем-то важном. Глахтеев перелистывал рисунки, в тишине было слышно, как урчало у нас в животах.
Потом мы шли по Советской притихшие, будто боялись растерять то, что получили сейчас. И я подумала, что в старости я напишу воспоминания о том, как была в мастерской у Глахтеева. Не по тому, что меня тянуло в литературу, а потому, что эти воспоминания будут не менее важны для истории искусства, чем воспоминания о Матиссе, например."
Фото, где нам от 30 до 50 лет, они самые «правильные» для иллюстрации личности. Всегда я помню как раз этот красивый и умный, но еще не старый возраст у всех своих знакомых. То есть мне говорят «Вася» и в голове моей Вася в своей лучшей физической форме творит добро (искусство.. или лечит собак… или пишет книгу, строит дом…).
Есть еще такая штука, что мы видим друг друга тем моментом, как впервые познакомились. Так для старших моих друзей я всегда «девочка», а они для меня всегда были ОЧЕНЬ ВЗРОСЛЫЕ люди, хотя сейчас я понимаю, что им не было и сорока лет, когда мы познакомились. Все это в моей голове сейчас, когда я собираю фото на сайт и жадно вглядываюсь в молодого Глахтеева. И вдруг понимаю, что вижу его таким.
Глахтеев всегда для меня тот самый собеседник, к которому я мысленно обращаюсь во время "рисования" или просто размышлений об искусстве и пути в нем. Значит ли это, что именно он сформировал меня? НЕСОМНЕННО. Подражала ли я ему? Нет.
Но почему-то именно его жизнь для меня - лучший фильм об искусстве.
"...Меня меньше всего интересует разговор титанов Возрождения в Глахтеевском сне... Но у меня мурашки бегут по коже, когда Глахтеев читает: «Втайне спрашиваю я себя - художник я по призванию или по образованию? И втайне отвечаю…»
"..Глахтеев говорит: «Я из-за тебя «Кысь» прочёл, а ты можешь из-за меня прочесть «Улисс» Джойса?»
«Ну дайте посмотреть, полистать…нет, не могу.»
Это не «неуважение», а естественная реакция организма.
Это не моё - значит не нужно.
Кончается месяц в Ташле, весь этот месяц я разговаривала с Глахтеевым. Почти всегда, рисуя, я мысленно обращаюсь к невидимому собеседнику. Этим летом это - Глахтеев.
Всё вспоминаю: «…художник я по призванию или по образованию....»
"Мне думается, что мастерская Глахтеева - это точка пересечения всех нас, таких разных, но объединённых его...как бы сказать...? Больше всего просится - «любовью», но не просто к нам, а к искусству в нас.
Кто-то точно усмехнётся - «любовью»... Подберите слово сами, слова - ерунда, а смысл понятен."
Вступительная статья для альбома моих акварелей:
"Не желая делать искусcтвоведческого анализа творчества Яны Ческидовой, я спросил себя: “Кто такая художник и человек Она — Яна Ческидова? Что я слышал от других и что думаю сам?” Думаю, что какой художник — такой и человек. Художественное оправдывает человека, но мы современники, потому и нечуждо говорить нам обо всём в целом. Я говорю: Она цельный образ. Другие говорят: Она хитра, ехидна, эгоистична. Ну и что? Главное, она нашла свой пластический язык выражения и темперамент есть бесхитростный — а любознательность хитрая.
А что мне до этого? Даже интереснее, чем аморфный художник-мужик. Она меня интригует, волнует, будоражит и уходит таинственно непостижимой. Я всегда хочу знать, чем она возбуждена…
Другие говорят, что она думает только о себе. Но кто же из художников не думает о себе? Только я и ещё Антон Власенко, а больше никто. Вот Антон и говорит: “Никто не понимает акварель и Яна — тоже. Я делаю симфонии в акварели, а она даже сонату не сыграет… ибо она не пишет акварель, а раскрашивает хорошие рисунки…”
А моя скудность познания “акварэли” беспокоится сомнением. Это тревожное сомнение подсказывает мне, что работы акварелью Ческидовой Яны и есть симфонии — симфонии мятежного духа. Дух этот всем людям знаком, как ощущение жизни, и удерживается в тайне желаний или ненависти.
И вдруг женщина-художник вроде наивно создает симфонию страсти и откровения. А что вы можете сделать, если эти акварели-симфонии всколыхнули, возможно, вашу молодость и романтизм? Да ничего, кроме того, чтобы желать у себя одну из симфоний Яны Ческидовой.
И вряд ли Вы будете задумываться о техничности акварели (я же против всякой техники, есть ли в акварели белила или нет). Она, Яна, наделена правдой видения вдохновенно, с чистой силой действия. Возможно, когда-то наивно она противопоставила и мою любовь и эротику своей… Ибо показалось ей тогда тропинка неба. Но я ей сказал: “Яна, а кто знает след птиц, летающих по воздуху?”
Видел наяву, как она видоизменялась, оставаясь прежней. Жизненые силы приходили к единству, а житейская мудрость поразила её воображение. И слёзы и радость девочки, и внутренняя красота горбуньи, и вдохновенный Дон-Кихот её жизни, и свобода от печали влились в образы её и стали жить вместе, как юность и старость обязаны слиться в одну большую симфонию, которая называется “это Я — Яна Ческидова.”
Геннадий Глахтеев
2004 год
Comments